Название: Остаться в живых?
Автор: Dani Birdseller
Бета:  Колючая
Фандом: Final Fantasy VII
Рейтинг: PG-13
Жанр: angst, deathfic, AU
Герои: Зак, Анжил, Сефирот, Генезис
Отказ от прав: права Square Enix
Предупреждение: Социальщина. Смерть персонажей. Альтернативная история.
От автора: Погуляем по отражениям, найдем счастливый мир. Где никто не умер. Никто не сошел с ума. Все жили долго и счастливо, жили, не тужили, и дожили.
Низкий поклон ветеранам войн.
Большое спасибо моей любимой.

Посвящается моим бабушкам и дедушкам.
ЗАЧИН
"...И жили они долго и счастливо."
Русские народные сказки.

Сефирот думал о войне. Днем и ночью. Думал, глядя сквозь стариков, уставившихся в телевизор. Думал, лежа без сна в тишине спящего дома. Опуская веки, он видел ее. Свою единственную любовь и невесту.
Сефирот думал о войне. Казалось забавным, что он всегда сражался наравне со своими солдатами, но так и не получил ни одного серьезного ранения. Прошел целым все войны и боевые операции. Не умер и не стал инвалидом, служа отечеству. Инвалидом, который без чужой помощи не мог ни поесть, ни облегчиться, Сефирота сделал инсульт. Болячка. Предательство собственного организма, который всегда был настолько послушен, что Лучший управлял им, как механизмом.
Сефирот думал о войне. Ни о жизни, ни о смерти, ни о теле, неожиданно ставшем тюрьмой, в которой он сам заперся на засов. Он утратил возможность двигаться, но не слух и речь, как это могло показаться. Лучший мог слышать, хотя и плохо. Мог говорить, хотя и неразборчиво. Но не хотел. Ни того, ни другого.
Сефирот думал о войне. Любая мысль наводила его на эти воспоминания. Он раз за разом перебирал отпечатавшиеся в памяти эпизоды, не испытывая при этом ни возбуждения, ни радости, ни горечи. Может быть, он хотел бы думать о чем-нибудь другом, но почему-то остальное не задержалось в голове. Лучший солджер был рожден для войны и не помнил, чем была заполнена его долгая жизнь в перерывах между боевыми действиями.
Уже ничто не тревожило его чувств. Он ушел в глубины себя и закрылся там. Почти как Генезис, проигрывавший в неравной битве с деменцией. Но, в отличие от не-рыжего, Сефирот сделал это по своей воле. Ветеран мог вернуться обратно в мир, который больше его не интересовал, но не хотел. В этом не было никакого смысла. Мир ничего не мог предложить ему взамен эйфории, которую несла каждая битва и каждая победа. Взамен всплеска энергии и адреналина, которым был полон любой, даже учебный, поединок.
Молчание Сефирота становилось все глубже, панцирь, отгораживавший его от реальности – все толще. Глубины «я», которые открывались перед отставным солджером, были воистину необъятны. Утратив зрение, Анжил сделался весьма разговорчив, даже болтлив, и пытался расшевелить друга, но у него ничего не получалось. Сефирот редко снисходил до ответной реакции. Ему было все равно, что происходит снаружи и все равно, о чем вещают с экрана телевизора. Ему было безразлично, что памятники уничтожают. Что историю пересматривают и переписывают. Что власти приносят свои извинения и отдают земли Вутаю. Что имена героев поливают грязью. Что о ветеранах вспоминают только по праздникам, и то, все реже. Что им дарят продуктовые наборы, как нищим… которыми старики, впрочем, и являлись.
Его не интересовала ситуация в мире. Не волновала пенсия, похожая на милостыню. Только медали, которые им неожиданно вручили в очередную годовщину победы над Вутаем, заставили Сефирота улыбнуться. Криво. Углом рта.
- Пусть засунут их себе в задницу, - сказал он так внятно, как только мог. Его голос почти металлически скрежетал, потому что Лучший редко разговаривал.
Сефирота не трогали бредни Генезиса, с каждым днем все больше впадавшего в детство, не трогали речи Анжила, возмущенного подлостью властьимущих. Не раздражала та бурда, которой кормили в этой богадельне, и вкуса которой старик не разбирал. Не волновало присутствие сиделки и унизительные процедуры.
Он все равно не чувствовал своего тела.
- Чего трястись над этой рухлядью, на помойку ее, - как-то бросил Лучший сестре милосердия, и та не нашлась с ответом.
Сефироту не нужен был ответ. Он сидел и думал о войне.
Медленно разлагающийся памятник самому себе.
В главной и единственной войне с жизнью Лучший из Лучших выиграл все сражения. И в итоге проиграл.

I
он не дожил до ста
семь бесконечных лет
он устал
в мире была зима
он не привык к тому
что снега нет
грёзы несут в поля
в них так легко дышать
так дышать
скоро наступит ночь
скоро придёт земля
провожать
Д. Арбенина. "Он не дожил до ста"

В непогоду болячки напоминали о себе с удвоенной силой. Казалось, старые шрамы таяли, и все ранения, заработанные за долгие годы службы, снова начинали кровоточить. Но он по-детски продолжал гордиться следами былых сражений, словно не прожил столько лет, ничему не научился и все еще оставался щенком. Дело было, конечно, не в том, что шрамы красят мужчин или являются признаком героя, которым он был и никогда себя не считал. Просто зарубки на теле казались Заку лучшей памяткой, что служба была на самом деле, а не приснилась. Что подвиги, которые он совершил и о которых не любил рассказывать, не были байками и похвальбой.
Шрамы. Лучшая награда для военного. Вот, что Фэйр считал настоящими медалями за защиту родины, а не блестящие безделушки. Шрамы нельзя было потерять или подделать, они говорили сами за себя. Каждый воин получал их в награду за доблесть, ровно столько, сколько заслужил, вне зависимости от расположения властей. Пусть даже не у всех раны оставались на теле, но у каждого они были в душе.
Зак любил эти шрамы. Следы ушедшей юности. Они были гораздо лучше тех болячек, которые появились после выхода на пенсию. Более достойны солджера и мужчины. Лучше страдать от старой раны, чем от радикулита или запора. Но радикулит и запор, увы, никого не спрашивают...
Ветер снаружи скулил и подвывал, как бродячий пес, влажно напирал на окна, пришлепывая к стеклу снежинки, которые тут же таяли. По жестяным подоконникам текла вода. В такие дни артрит обострялся, и жизнь становилась сущим проклятием, но Зак никогда не жаловался, потому что помнил изуродованные болезнью руки жены. Аэрис досталось гораздо сильнее от убийцы суставов, чем мужу, артрит был безжалостен к ее тонким пальчикам. Зак старался помогать любимой во всем, но Аэрис просто не умела сидеть сложа руки. Кажется, она сильнее всего не страдала не от боли, а от того, что вынуждена лентяйничать, доверив хозяйство мужчине. Предпочитала уходить с кухни, чтобы не видеть, как в ее царстве хозяйничает супруг.
"Ты ведь даже посуду неправильно моешь, балда", - шутливо ругалась она. "Эту губку нужно положить не сюда, а вот сюда. А полотенце - повесить на крючок. И тарелки расставить по росту."
Муж не понимал, какая разница, где будет лежать губка, слева или справа от крана. Что от этого, конец света случится? Но Аэрис спорила. Она вообще была упрямой. Всегда.
"Милый, в этой кухне губки сорок лет лежали вот тут".
"Старые порядки надо менять", - невозмутимо отвечал Зак. "Все в жизни надо попробовать, всегда есть место новому, а? Даже на старости лет".
"Старый ты анархист, Зак Фэйр", - восхищалась жена, и он со смехом нагибался и целовал ее щеки, похожие на сморщенные яблочки, и сухие губы. Дышал родным, домашним запахом. По телу разливалась волна тепла. Сколько лет ни проходило, а кое-какие порядки оставались неизменными. Ее глаза потускнели, но Зак по-прежнему тонул в них. С головой.
Он понимал, что Аэрис трудно было смириться с вынужденной бездеятельностью. Она была известна на всю округу, как лучшая садовница и лучший кулинар.
Но жена никогда не жаловалась. Пела и щебетала. Ее не могли победить ни боль в спине, ни артрит, ни болезни.
Меньше всего на свете Аэрис хотела доставлять кому-то хлопоты. Ушла она так же тихо и мирно, как жила. Просто не проснулась однажды утром.
Он не знал, что у нее больное сердце.
Она никогда не жаловалась.

В доме престарелых не было ничего ужасного. Всего лишь еще один дом, где живут люди. Старый и требующий ремонта, под стать своим обитателям. Посетитель с порога видел скромность обстановки, граничившую с полной нищетой. Но здесь было чисто и почти по-домашнему уютно. Здесь работали спокойные и доброжелательные люди, которые делали свое дело не ради денег, ведь их зарплата была действительно смехотворной.
Пусть крыша этого жилища протекала, а стены покосились, это был приют, без которого старики оказались бы на улице. Им некуда было идти. Многие из них не могли позаботиться о себе сами, кто-то не мог даже двигаться... нет, дом престарелых вовсе не был таким чудовищным местом, каким его описывали. Разве что, тем, кого здесь оставили родные дети, он мог казаться тюрьмой. Или даже хуже. Но были инвалиды, которые изо всех сил пытались попасть сюда. И не могли - мест было не так уж много.
И все же, каждый раз когда Зак приходил сюда, сердце судорожно сжималось и билось невпопад, заставляя вспомнить о жене.
Здесь не было ничего ужасного, но детали... детали нагоняли тоску. Инвалидные кресла в холле, старики, рядком сидевшие на диване перед телевизором, как восковые куклы. Их шаркающие, неуверенные шаги. Их дребезжащие голоса. Их тусклые лица и слезящиеся глаза. Наивные, как у младенцев, расфокусированные, как у наркоманов. Куда они смотрели, в прошлое, которого не было? В будущее, которого тем более не сущесвовало?
Стертый линолеум.
Неистребимые запахи лекарств, супа, болезней, мочи, хлорки.
И этот запах, который так пугает молодых. Запах старости. Деградации. Близящейся смерти.
"Люди придумывают сказки про оживших мертвецов и пугаются их, но разве это не про нас? Разве мы - не живые мертвецы?"
Зак не видел особой несправедливости в страхах молодежи. Скорее, это было просто грустно. Ведь все когда-то были юными и полными сил, и надо думать, никто не мечтал стать таким. Выжившей из ума, дряхлой горой неподвижной плоти. Как давние остатки праздничного ужина, забытые в холодильнике, которые медленно и неуклонно портятся.
Фэйр никогда не обижался на тех, кто старался избегать общения со стариками. Самому ему повезло - ни его дети, ни его внуки не были такими. Но и в попытках других людей сократить контакты с пожилыми он не видел личной неприязни. Просто никому не хочется лишний раз вспоминать о смерти. И особенно - молодым, которым кажется, что они найдут способ избежать этой незавидной участи, ведь в мире столько возможностей.
"Боюсь", думал Зак всякий раз, приходя в дом престарелых, хотя мог не опасаться, что останется здесь. "Боюсь стать таким же. Что угодно, любая болячка, только чтобы умереть сразу и не дожить до такого. Не стать обузой для детей."
Это было печальное место. Потому что этот общественный дом стал для своих гостей домом не по их воле. Оказались старики тут по собственному выбору, или их бросили дети, они жили здесь, потому что не было выхода. И считали это место родным по той же причине.
"Я ушел из дому мальчишкой, Зак, всю жизнь прожил в казенных домах, в казенном доме и умру", - говорил ему Анжил. "Может быть, лучше было помереть на поле боя. Ненависть противника иногда приятнее ласки и заботы близких. Один старикашка тут сутками сидит у окна, сестричка все пытается утащить его со сквозняка, беспокоится о его здоровье. А его здоровье давно не заботит, ему хочется напоследок насмотреться на небо, и я его понимаю. Легко соплюхе убеждать развалину пожить подольше. Соплюха влюблена в жизнь, но развалина-то устала разваливаться. Детишки жестоки, как считаешь?"
Ошарашенный Зак молчал, и друг смеялся.
"Не обращай внимания на мою философию. Просто с этими занудами не поговоришь, Сеф молчит круглые сутки, а у Генни только яблоки и бабы на уме. Красавец. Давно на себя в зеркало не смотрел".

В комнате было холодно. Топили плохо, а ветер задувал из всех щелей, и по полу гулял сквозняк. Старый дом поскрипывал от натисков циклона.
Одежда не спасала, сколько бы ее слов ни было накручено. Старые кости не греет даже яркое солнце. Закутанные старики казались похожими на деревянные фигурки, потрескавшиеся от времени. Или на мумий, готовых рассыпаться прахом от малейшего прикосновения. Пыльные, побитые молью засушенные насекомые.
"А сам-то", подумал Зак и улыбнулся. Ни прошедшие годы, ни болячки не изменили его восприятия. Фэйр все еще казался себе молодым и почти по-детски удивлялся и раздражался, когда выяснялось, что ему уже не по силам то, что раньше давалось легко. Например, приседания, которые он раньше так любил, теперь были пыткой. Но жизнь - забавная штука. К пятидесяти наконец-то осознаешь, что живешь набело и второго шанса не будет, к шестидесяти думаешь, сколько всего не успел, а после вдруг понимаешь, что жизнь уже прошла, и скоро укажут на выход. Когда ты только-только, кажется, начал догадываться, что же это такое. Жизнь.
- Рассказывай, как живется, - Анжил говорил громко, как все, чей слух начинает садиться, и в ответ приходилось едва ли не кричать. Но даже громкий разговор не мог вырвать из прострации Генезиса. Неподвижный Сефирот, кажется, вовсе не замечал ничего вокруг.
- Живется, как можется, - сказал Фэйр весело, понимая, что друг соскучился в этих четырех стенах и жаждет информации, но в то же время, не желая отвечать. О чем было рассказывать? Врать не хотелось. А в голову лезли не самые приятные воспоминания.
Рассказать, как иногда за спиной слышится "развелось льготников, сколько можно небо коптить", а повернешься - все молчат? Или как однажды его пригласили в школу, поговорить с детьми о войне, и ухоженный чистенький мальчик с умным видом стал доказывать Заку, что это солджеры были монстрами, чудовищами, агрессорами, от которых пострадала ни в чем не повинная страна? Фэйру нечего было ответить, паренька выставили с урока, но это было несправедливо. Ребенок всего лишь повторял то, что слышал от своих родителей, то, что говорили по телевизору и писали в газетах... А можно рассказать Анжилу, как вежливо, без насмешек, отдают молодые люди пустые бутылки, если их попросить об этом - и как это ранит. Сильнее, чем любые издевки. Или припомнить, как едва не подрался с другим пенсионером из-за этих проклятых бутылок. С таким же нищим, голодным и усталым ветераном, как и сам Зак. Вот была сценка для подрастающего поколения.
- Хорошо живется, Анж, - добавил Фэйр, отгоняя прочь грустные мысли. Хьюли нахмурился.
- Кому ты тут байки травишь, щенок? Думаешь, я совсем в маразм скатился? Моя пенсия не больше твоей, так что нечего на уши лапшу вешать, и так плохо слышу.
Зак рассмеялся.
- Да я помню, что тебя никогда было не заболтать, наставник. Правда, все в порядке. Не так хорошо, как хотелось бы. Но терпимо.
- Что же ты не дома, с детьми?
- Ты не рад меня… не рад встрече?
- Рад. Ты знаешь, что я всегда тебе очень рад. И мы все рады. Но как тебя семья отпустила? В твой праздник?
Фэйр улыбнулся, зная, что собеседник не может увидеть этой улыбки, но услышит по голосу.
- Наш праздник. Годовщины лучше праздновать вместе. Так что... Что хочу, то и кручу. А они смирились. К тому же… - он закашлялся, но все же сделал над собой усилие. – Вы – моя семья.
Анжил не был обманут.
- Что-то случилось?
- Ничего не случилось, - Зак улыбнулся шире. – У меня хорошие дети и хорошие внуки, никогда меня не огорчают. Заботятся, - «слишком хорошие, слишком заботятся», добавил он про себя, но без усилий проглотил это уточнение. - Прибегают, навещают, звонят… Просто… мешать им не хочу. Не хочу, чтобы тратили свое время на того, чье время уже прошло. Жизнь слишком коротка, чтобы посвящать ее байкам из склепа.
- Зак, ты не прав, - сказал Хьюли, помолчав.
«А ты не знаешь, что значит сидеть за столом вместе со всеми, и не видеть ее среди собравшихся», - подумал Фэйр, но проглотил и эти слова.

II
он не дожил до ста
семь бесконечных лет
он устал
он на руках уснул
сладко как в детстве спал
мальчиком
он не дожил до ста
семь бесконечных лет
он устал
в мире была зима
он не привык к тому
что снега нет
Д. Арбенина. "Он не дожил до ста"

Говорили о разном. В основном, вспоминали прошлое, думать о безрадостной действительности не хотелось. Больше говорил Анжил, которому не хватало благодарных слушателей в этом доме. Зак внимал. Казалось, что и Генезис слушает, он то и дело вставлял какие-то бессмысленные комментарии или что-то бормотал под нос.
Сефирот молчал.
И это было... не так, как раньше, но все-таки, почти, как раньше. Снова вчетвером. Как будто опять молоды. Только Клауда не хватало.
Как Фэйр ни лавировал и ни уклонялся, разговор все-таки уперся в нынешнее положение ветеранов, и тут Анжил действительно вспомнил юность и свои бесконечные лекции. Теперь оставалось только поддакивать и кивать, пока друг не выговориться.
Сам Зак мог понять тех, кто платил мизерные пенсии и отделывался бесконечными "мы постараемся обеспечить пенсионерам достойную старость". Зачем тратить время и деньги на тех, кто уже отжил свое и сделал все, что мог сделать? Они умрут, не сегодня, так завтра. Умрут в любом случае, с деньгами или без, и никакая пенсия тут ничего не изменит. Деньги нельзя унести с собой в могилу. Голодные дети и матери-одиночки больше нуждаются в помощи... как и молодые люди, которые стремятся бросить мир к своим ногам, пока есть время. Воспоминания - вот все, что остается у человека перед смертью, так что пусть новые герои успевают накопить их достаточно до того, как окажутся прикованными к кровати. А для этого действительно потребуются деньги.
В последней войне ветеранов Фэйр не мог понять другого…
Кто-то из пенсионеров все еще пытался добиться справедливости и признания собственных заслуг, и погибал в очередях перед кабинетами, или в самих этих кабинетах, раздавленный унижением, стопками бумаг, заявлений, прошений, и неизменной вежливостью бюрократов. На поле боя было известно, куда бежать, что кричать и кого убивать. Лица врагов были известны, и враг ненавидел солджеров... а здесь, вместо схваток и сражений, были тихие и вежливые разговоры с теми, кто понимал. Уважал. Сочувствовал. Улыбался. Обещал обязательно рассмотреть вопрос. Просил подождать. Зайти завтра…
Сдохнуть поскорее. Почему ни один из этих чиновников не сказал это в лицо? Вот чего Зак не понимал.
Прежние войны, кровавые и разрушительные, меркли в сравнении с этой войной. Самой бессмысленной и беспощадной из всех, которые Фэйр помнил. Войной, которая унесла жизни многих, ни разу не обнажив меча.
Когда Зак понял, что будет следующим, кто погибнет от пожатия ее мягкой и холеной руки, он дезертировал. Он не собирался умирать - не сейчас, когда еще не накопил достаточно средств на свои похороны. А обременять детей такими затратами не хотелось. Хорош герой, у которого нет денег даже на гроб.
Так что Фэйр продолжал жить. Голодая и экономя, купаясь в отходах славы в годовщины войн. В остальные дни года слушая, как правительство пересматривает свои позиции и заискивающе улыбается тем, с кем раньше враждовало. Не удивляясь ничему, даже тому, как восхищается Вутаем молодежь. Зак... не думал, что ему будет почти все равно. Он только хотел бы, иногда думал, что хотел бы, чтобы то лицемерное дерьмо, которое приходится слушать по праздникам, имело какой-то... денежный эквивалент. Тогда бы он взял свою долю славы продуктами и новой обувью. И с удовольствием отказался бы от прочих привилегий. Насовсем.
Но продукты стоят денег и тратятся, а почет и уважение - бесценны и бесконечны.
Это, конечно, были жалкие мысли. Но иногда на улице было слишком холодно, артрит скручивал пальцы с новой силой, и не было сил встать и снова идти собирать бутылки.
А есть все же хотелось, хотя и меньше, чем в молодости. Но теперь желудок не мог подождать и потерпеть. Боль вгрызалась в кишки и скручивала в узел. Язва.
- Пап, - тревожно спрашивала Анжела всякий раз, - ты как справляешься-то? Перебирайся к нам, а? Места на всех хватит.
- Все хорошо, солнышко, - успокаивал ее Зак с улыбкой. - Куда мне на старости лет срываться? В этом доме мы жили с твоей мамой. В этом доме она... умерла. Тут умру и я. А у тебя своя семья и своя жизнь.
Дочь смотрела так, как будто снова была провинившейся девочкой, которую не взяли на прогулку.
- Пап... ну зачем ты...
- Но ведь это правда, солнышко, - мягко говорил Фэйр. - Все умирают. И я тоже умру. Это жизнь.
- Ты... скучаешь по маме?
- Скучаю, - он обнимал молодую женщину и целовал в щеку. - Но не беспокойся обо мне. Со мной все будет в порядке. И не в такие передряги попадали.
- Но пенсия...
- Мы с твоей мамой накопили достаточно денег, чтобы не зависеть от милостыни, - беззаботно отвечал Зак, молясь про себя всем известным богам, чтобы они были добры и помогли убедительно соврать. Так, чтобы дочь поверила. Ничего не заподозрила. - Я не голодаю.
Боги помогали. Ее лицо загоралось гневом, и Анжела, с максимализмом молодости, принималась ругать правительство. А Фэйр тихо любовался. Кто бы мог подумать, что у него будет такая дочь.
- Не надо, дорогая, - останавливал он ее. - Зачем жалеть о том, чего нет и не будет. Надо радоваться тому, что есть.
И дочь угасала. Прижималась лбом к его плечу.
- Папочка. Я тебя люблю.
- Я тоже люблю тебя, солнышко. Не волнуйся и не забивай себе голову всякой чепухой, ладно?
Она кивала...
Сын, Сефирот, пытался присылать отцу деньги, но Зак отказывался всякий раз. Он знал, что у парня сейчас не все в порядке дома. Болел их долгожданный первенец, Клауд, и молодым родителям деньги были гораздо нужнее, чем солджеру в отставке.
И не в такие передряги попадали, правда?
Хорошие дети. Хорошие внуки. Зак любил их, и они любили его. Никогда не забывали, навещали при первой возможности. Хотя Фэйр иногда малодушно желал, чтобы этих возможностей у родных было поменьше. Тогда ему проще будет покупать нормальные продукты и одежду к их появлению, и дальше поддерживать иллюзию своей безбедной старости.
А иногда просто не хотелось улыбаться...
- Я... иногда думаю, - сказал Зак негромко, не в силах удержать это в себе. - Может быть... я утратил ее?
- О чем ты? - спросил Хьюли, который услышал вопрос, не предназначенный для его ушей. - Что ты утратил?
- Честь, Анжил. Мечты? Я... я даже не помню... что это, - Фэйр улыбнулся. - Мечты.
Друг вздохнул. Вопреки ожиданиям, не стал возражать. Чем дольше сидишь и ждешь, когда прикажут собирать вещички, тем правдивее становишься.
- Я тоже не помню, - сказал он почти весело. - Но мы же старики, а? Нам положено забывать...
- Склероз, точно, - подхватил Зак и рассмеялся. - Профессиональная болячка.
- ...а может быть, - серьезно сказал отставной солджер, - не мы их утратили.
- За что мы сражались, Анжил? За это? За то, чтобы...
- Ну и вопросы, дружище. Я не помню, за что мы сражались. Я не помню, что ел на завтрак, и был ли этот завтрак, а ты спрашиваешь о таких давних вещах... Профессиональная болячка.
После этого они долго молчали.

...Клауд не дожил до пенсии. До победы. До позора. Умер молодым.
Очередной военный конфликт оборвал его жизнь слишком рано, друг юности даже не успел признаться своей девушке в великом и светлом чувстве.
С годами лицо Страйфа стало стираться из памяти Зака, но иногда он просыпался ночью от того, что опять снилась война. И Клауд. Они снова были молоды. И снова были вместе.
Тогда на следующий день Фэйр приходил к обелиску, где, среди прочих, на камне было высечено и имя его друга. Смотрел и вспоминал.
...Братишка, братишка, как жаль, что твоя девочка так и не дождалась твоего возвращения. Как жаль, что я не могу пожать тебе руку или позвать выпить. Или позвонить среди ночи с идиотскими вопросами о прошлом, потому что меня замучили бессонница и воспоминания. Как было бы здорово, набрать твой номер и спросить: "Ты помнишь, Клауд? Это было, Клауд? Это же не мои старческие бредни?"
Как здорово, братишка, что ты не дожил до победы. Не унижаешься перед бумагомараками, доказывая, что ты инвалид и имеешь право на льготы. Не побираешься по помойкам. Не убиваешь себя, медленно и упорно, как это делает мой сосед. Я, наверное, завидую тебе, братишка... Зараза, действительно, завидую. Иногда. Ты прости...
Зак потряс головой.
- Анжил, - спросил он наставника и друга. - Ты не жалеешь?
- О чем?
- Что... дожил до стольких лет. И этой богадельни. Что не погиб на поле боя... Было ли лучше умереть... тогда?
Хьюли долго молчал, так долго, что Фэйру стало казаться - он уснул посреди разговора, как случалось.
- Я жалею, что не могу видеть тебя, - наконец, ответил Анжил, - Сефирота и Генни...
Зак улыбнулся.
- Поверь, ты не многое потерял.
Наставник как будто не слышал.
- Жалею, что маму хоронили без меня. Жалею, что Нана* вышла за другого... Жалею ли я, что мы не умерли раньше? Не знаю, Зак. Я не знаю. Раньше казалось, что все, что надо сделать, это стать героем. Решение всех проблем. …Но время не стоит на месте. И все обесценивается. А ты? Жалеешь?
Настал черед Фэйра молчать.
- Я скучаю, Анжил, - честно сказал он, наконец. - С тех пор, как она… ушла, все стало по-другому... на какой бы войне я ни был, я так по ней не скучал. А теперь некуда писать письма и неоткуда ждать известий. Знаешь, говорят, что мы остаемся в детях. Я, наверное, должен сказать, что Аэрис теперь нет со мной, но я вижу ее во внучках. Но это не так. Когда семья собирается вместе, я только сильнее чувствую, что ее нет. Все есть. А ее нет. Но умер бы я молодым... у нас вообще ничего бы не было. Ни семьи, ни воспоминаний. Мы вырастили хороших детей. Так что, наверное... я не жалею. Я только не думал, что всё закончится вот так… Что это – всё, что мы получим в итоге.
Анжил засмеялся. Смех, который раньше распугивал птиц, теперь походил на слабый кашель. Свистящие звуки напугали его самого, и старик поспешно замолчал.
- Щенок, - сказал Хьюли, отдышавшись. – Щеночек. Все такой же. Это – то, что все получают. Всегда.

- Приходи еще, - сказал Анжил. - Если здоровье позволит. Ты-то знаешь, что я сам бы в гости прикатил, если б мог. Мы... всегда тебе рады. По ним, конечно, не скажешь, но и Сефирот с Генезисом...
Зак посмотрел на бывших солджеров. Сефирот походил на статую самому себе. Древнюю статую. Никто из прежних поклонников не узнал бы его теперь, без гривы серебристых волос, с изборожденным морщинами, перекошенным лицом.
В углу рта Генезиса блестела нить слюны.
- Да, не очень вы разговорчивые ребята, - пробормотал Фэйр вполголоса, но Анжил снова услышал. А может быть, понял, о чем думает друг.
- Сефирот рад. Когда ты приходишь, он... слушает.
- Последнее... дело... говорить о человеке... будто его тут нет, - произнес Лучший, не открывая глаз. Хотя казалось, что он говорит со ртом, полным горячей каши, Зак его понял.
- О, Сеф! - Анжил рассмеялся, этот звук вернул Рапсодоса к реальности. Генезис мигнул и взглянул на Фэйра с удивлением. Почти осмысленно. Он, единственный из всех, выглядел ребенком, несмотря на морщины. Его глаза были по-детски огромными и чистыми, и Зак вспомнил взгляд младшего из своих внуков. Тот смотрел так же, перед тем, как задавать провокационные вопросы об устройстве мира.
Самый старый в мире ребенок.
- Привет, - сказал не-рыжий. - Рад встрече. Мы знакомы?
- Зак Фэйр, - снова представился гость, в Бахамут знает какой раз, и снова пожал расслабленную руку.
- Ты не помнишь Зака, Генни? - мягко спросил Анжил, кажется, обрадованный тем, что друзья немного оживились.
Старик нахмурился и недоуменно скосился на друга.
- Нет, - недовольный тон был детским. - Откуда мне его помнить, я его первый раз вижу.
- Ну как же, - терпеливо напомнил Хьюли. - Мой ученик. Зак Фэйр.
- Ага, - неопределенно согласился не-рыжий. - А ты кто?
- Здравствуйте, - ворчливо возмутился наставник, хотя кажется, не был особо удивлен. Надо думать, он знакомился с Генезисом по несколько раз на дню. - Почему ты не забываешь этот проклятый Лавлесс, хотел бы я знать? Так-то меня зовут Анжил Хьюли, дорогой друг, а ты с утра был Генезисом Рапсодосом, если не передумал и не стал картошкой или репкой. Или птичкой.
- Врешь, - убежденно сказал Генезис и засопел. - Я помню Анжила, он...
Дальше у Зака не было сил слушать. Он прикусил губу, не зная, плакать или смеяться, и поспешно подошел к Сефироту.
Лучший вдруг поднял веки и посмотрел на гостя. Холодно, даже сурово. Его глаза неожиданно напомнили Фэйру глаза Аэрис. Цвет, разрез... но взгляд супруги всегда был полон тепла и любви, на кого бы ни был обращен. А Сефирот и сейчас смотрел так пристально, как будто готов был подняться и протянуть руку за Масамунэ...
Если бы только Масамунэ не была продана давным-давно.
Зак сглотнул вставший в глотке комок. Нагнулся и коснулся губами сухими губами виска отставного солджера. Он достаточно помудрел и постарел, чтобы не изображать спокойствие и не стесняться чувств.
- Я еще приду, - пообещал Фэйр. - Обязательно.
- Приходи-приходи! - радушно сказал Генезис, хотя Зак вовсе не был уверен, что он помнит, с кем говорит. - Обязательно!
Сефирот не обронил ни слова.

III
плакать не смей: я
стал птицею в небе
под облаками
нет боли и времени
плакать не думай
жалей тех кто рядом
с тобой
к смерти привыкнуть
мой друг невозможно
будь терпеливым
горько и сложно
сердце смирить
и принять что уже
никогда
Д. Арбенина. "Он не дожил до ста"

...Прелести художественной литературы Зак открыл для себя только на пенсии. Благодаря болячкам у него появилось свободное время - глаза видели, но руки не могли делать. Вот тогда он обнаружил, что сидеть и читать интереснее, чем сидеть и бездельничать. Сначала он читал медленно, с непривычки, потом увлекся. До такой степени, что однажды, подойдя к книжным полкам, обнаружил, что прочитал все их содержимое, кроме томика стихов. Потому что так и не научился ценить поэзию.
- Вот незадачка, - протянул Фэйр и поскреб затылок. Коварная судьба жестоко посмеялась, он теперь не представлял своего существования без книг. А телевидение внушало и Заку, и его супруге такое отвращение, что когда сломался старый телевизор, они не стали покупать новый.
Но отступать было некуда. Зак Фэйр никогда не был дезертиром, поэтому смело протянул руку и взял книжку со стихами. Подумав о том, что надо попросить у детей какого-нибудь чтива… или дождаться склероза. Тогда можно будет читать всю литературу, как новую, и дойдя до конца книги, начинать ее с начала.
Первое стихотворение Зак прочел, не отходя от книжной полки. И ему неожиданно понравилось.
Я в этот мир пришел, - богаче стал ли он?
Уйду, - великий ли потерпит он урон?
О, если б кто-нибудь мне объяснил, зачем я,
Из праха вызванный, вновь стать им обречен?**

Фэйр понятия не имел, откуда взялась эта книга - кто-то подарил или оставил? Или это книга Анжелы? Сефирот вроде бы не любил читать, весь в отца.
- Аэрис, - позвал он жену, заложив страницу пальцем, - смотри, что я нашел!
И тотчас же вспомнил, что Аэрис не услышит и не придет. Забавно, ужин он давно уже готовил на одного и не пытался поставить на стол вторую тарелку. А тут вдруг вылетело из головы, что ее нет.
Зак захлопнул книгу.
И заплакал.
...На ее могиле росли лилии. Которые жена так любила при жизни. Наверное, дочь посадила их здесь, Зак не помнил. Не могли же цветы вырасти сами? Анжела регулярно приезжала ухаживать за могилой. И они шли туда вдвоем или с детьми, если у внуков были каникулы.
Фэйр остановился перед серым, без прикрас, камнем. Было ветрено и прохладно, то и дело тучи закрывали солнце, и принимался моросить мелкий, но сильный дождик.
- Маленькая... подожди меня. Еще немного подожди…
...А на могиле Анжила цветы не росли. Но Зак принес букет с собой.
Он снова приехал в гости к наставнику, как обещал. Только когда Фэйр вернулся, вместо друга его встречал могильный камень, последний приют Анжила Хьюли. Дом престарелых был всего лишь перевалочным пунктом, промежуточной станцией на пути к могиле. Кто мог подумать, что их "до встречи" на самом деле означало "прощай"? Люди никогда не задумываются об этом, говоря "до свидания". Люди верят, что увидятся снова. Даже придумали утешающую сказку про то, что без расставаний не было бы встреч.
Но каждое расставание может оказаться последним.
Зак верил, что еще скажет Анжилу "привет". В другом месте, в другое время. Обязательно скажет.
И жалел, что не был рядом, чтобы услышать последние слова наставника. Чтобы присутствовать на похоронах.
Попрощаться.
"Он не хотел жить", рассказывала сиделка виновато. "У него ничего не болело. Просто угас. Мы уговаривали его. Обследовали. Пытались лечить. Я... просила. Но он хотел только, чтобы его оставили в покое. И все равно настоял на своем, все наши усилия были бесполезны. Раз уж он решил, никакие уколы и таблетки не помогали. Может быть... иногда остается только отпустить."
- Хватит. Не приезжай, - сказал Сефирот неожиданно четко и решительно. Позабытый командный тон заставил Зака по-мальчишески подскочить и вытянутся в струнку. Старость и болезнь победили тело Лучшего, но не его дух. Его губы были по-прежнему плотно сжаты, и волевой профиль можно было чеканить на монетах. Казалось, ему все еще было по силам командовать любой армией... если бы Сефирот захотел.
- Но... почему? Ты... не хочешь? - спросил Фэйр затем, удивленный, испуганный и... уязвленный.
- Анжил умер, больше собеседников нет. Дальше будет только хуже.
- Сеф...
Сефирот собрался с силами и сказал самую длинную и связную речь, на какую был способен.
- То, что ты видишь, уже не я. Оболочка. Я не хочу, чтобы меня видели таким. Генезис не хочет тоже. Для тебя мы умерли в последнем сражении и остались там. Помни, каким мы были тогда, - он криво улыбнулся или просто двинул углом рта. - Последних гостей, которые приходили на день победы, я послал. Я не кукла и не экспонат музея.
- Но ты...
- Мне хватает болтовни Генни, - лицо Лучшего неожиданно смягчилось и подобрело при этих словах. - С Лавлессом и деревенским детством.
Фэйр шумно вздохнул, пытаясь загнать слезы поглубже. Бахамут их, какой стал сентиментальный…
- Слушаюсь, - выдавил он и заставил себя улыбнуться. - Приказ ясен.
- Последние дни Анжил говорил только о том, как устал. Не узнавал никого. Помни нас такими, какими мы умерли в последней битве, - настойчиво повторил Сефирот. - Давно. Нас тут нет.
- Да.
Лучший вдруг тоже улыбнулся. Довольно.
- Приходи на мои похороны.
- Обещаю, - сказал Зак и сжал неподвижную руку.
Это был последний раз, когда Сефирот разговаривал. Больше, до самой своей смерти, спустя полгода, он не обронил ни слова.

Фэйр сдержал обещание и приехал на похороны. Стоя возле могилы, раскрывшей свой голодный рот, он смотрел то на холмик земли, то на гроб. Самый дешевый гроб. Но какая, к Бахамуту, разница?
Рядом был Генезис. Сиделки. И больше никого. Но имело ли это значение?
Зак не знал. Сефирот был гордым, Сефирот был Лучшим. Может быть, Сефирот хотел бы других похорон. Может быть, нет.
Сам Фэйр боялся, что после смерти о друге вспомнят. Заговорят. Явится толпа лицемеров, которых не было рядом, когда герой доживал свой век в нищете. И будут громкие речи, огласка, статьи в газетах... и снова куча грязи и лжи.
Но никто не пришел. И так было честнее.
Зак радовался про себя.
А Сефироту было уже все равно.
Даже в гробу его лицо было усталым и равнодушным. Может быть, чуть-чуть презрительным и высокомерным. Смерть не сделала его умиротворенным.
Ничто так и не победило его…
Генезис повернул голову и взглянул на Зака. Удивленно. Озадаченно. Потом в его глазах блеснуло что-то, что было похоже на радость.
Узнал.
- Зак?
Фэйр улыбнулся.
- Он самый. Здравствуй, Генезис.
Рапсодос тоже улыбнулся.
- Давно тебя не было видно... А где Сефирот и Анжил? Пропускают тренировки, засранцы. Кинули меня одного среди этих рож.
- Составлю тебе компанию, пока их нет, - медленно ответил Зак.
Генезис обрадовался.
- Замечательно! Будем тренироваться? Миру нужны новые герои.
- Обязательно, - кивнул Фэйр. - Будем. Я буду приезжать.
...Но это свое обещание Зак Фэйр уже не выполнит. Через два месяца после похорон Сефирота у него обнаружат рак желудка. Который и сведет старика в могилу.
Впрочем, Генезис не заметит его отсутствия. Периоды просветления у Рапсодоса будут случаться все реже, потом он окончательно уйдет в мир грез.
а им в полёте так хорошо
будто бы летом ливень прошёл
будто бы жить можно
заново
Д. Арбенина. "Он не дожил до ста"

***

Примечания:
* Нана, оригинальный женский персонаж, подруга детства Генезиса и Анжила. Впервые появилась в драббле Колючей, потом в фике "Я не вернусь", так и прижилась.
** Омар Хайям, "Рубаи"

Ппц... красивый фик. Хоть и грусный